(Окончание. Начало в № 92 от 7 августа)
Где же, в конце концов, справедливость?! Неужели, в самом деле, есть закон в Советском Союзе, по которому можно осудить больную старуху 64 лет только за то, что она физически не может работать?! Да, очевидно, есть, так как вся районная верхушка только соболезновала (а секретарь РК ВЛКСМ даже назвал судью головотяпом!), но ничем помочь не могла.
Оставался один выход – подать кассационную жалобу в областной суд. Павел посмеялся надо мной, так как знал законы и видел, что помочь может только сам судья, если он отменит свой приговор (чего он не сделает ни за какие блага в мире, чтобы не подорвать свой авторитет), или областной суд. Раз попал человек под исполнение приговора, никакие законы, никакие разговоры с начальством и с кем бы то ни было не помогут, так как здесь начинается зона наказания, неумолимая власть исполнителей законов.
На другой день был выходной, следовательно, я был обречен на бездеятельность в такой ответственный для меня момент. Но я все же добился свидания матери с врачом, который был крайне возмущен поведением судьи, так как увидел, что мать совершенно не пригодна к физическому труду, о чем выдал соответствующую справку. В этот же день мы с Павлом повезли кассационную жалобу в г. Ворошилов (ныне Уссурийск) в областной суд.
Подавая кассационную жалобу в областной суд, мы наткнулись еще на одно препятствие: несмотря ни на какие доводы, чиновники из областного суда нам заявили, что разбор дела будет происходить только через два дня.
Чтобы не болтаться по городу эти два дня (да нам и негде было ночевать), мы решили использовать это время на поездку к брату Саше. Он жил в это время в деревне Лукашевка Хорольского района.
На поезде мы доехали до ст. Хорольск к шести часам утра. Отсюда нам предстояло сделать пеший марш в 25 км через села Хороль и Поповка. Этот переход мы сделали сравнительно быстро, пройдя это расстояние за 4 часа. Утомительным он для нас не был, так как вещей у нас никаких не было, за исключением 1 кг хлеба и полкило колбасы.
Пройдя деревню Поповка, мы сделали перевал (в это время мы прошли уже километров 18). С этого привала мы увидели Лукашевку, стоящую на пригорке. Она состояла из восьми крестьянских дворов. Саша в то время служил командиром наблюдательного поста за самолетами противника, поэтому он нас сразу же увидел в бинокль и все время наблюдал за нами, пока мы шли эти 7 км. Так как ему далеко отлучаться с поста нельзя, то он нас встретил на околице деревни. Сашу я не видел два года. Как он изменился! Вырос, возмужал и похож был на заправского вояку. Поздоровавшись по-братски, он повел нас в свою резиденцию - дом с вышкой для часового наблюдения, стоящий на отшибе деревни Лукашевка.
Здесь он показал нам все «достопримечательности» своего жилья, угостил обедом, состоящим из солдатской солонины и гречневой каши с салом, а также принес с собственного огорода порядочные арбузы. В общей сложности мы провели с Сашей около 6 часов. Время прошло незаметно. Нам предстоял ещё обратный путь.
Надо сказать, что этот обратный путь для меня был очень тяжелым. К концу пути я еле передвигал свои отяжелевшие ноги. А тут увидели, как подходил к станции поезд, нам показалось, что это наш, пассажирский, поэтому, несмотря на усталость, пустились бежать и бежали примерно с километр. Прибежав на станцию, мы увидели, что это товарный поезд – какое разочарование! Но, в общем, сели мы на поезд и приехали в Ворошилов благополучно. Спали в вокзале: Паша – на лавке, а я – под лавкой.
Наутро мы пришли в суд. «Комедия» суда началась часов в 10 утра. Присутствовали: председатель, заседатель, секретарь и обвинитель. Заседатель рассказал суть дела, прочел мою кассационную жалобу и зачитал справку от врача, в которой говорилось, что Ф. Г. Суровцева к физической работе совершенно непригодна. Выступил также государственный обвинитель – женщина лет 30. В своей обвинительной речи она настаивала на том, чтобы обвиняемой увеличить срок наказания, так как она совершила «государственное преступление» - отказалась работать.
После этого нас удалили из зала для того, чтобы суд мог вынести приговор. За это время мне пришлось много передумать. Ну где же справедливость? Есть ли она вообще? Наверное, нет, как не было ее раньше, так нет и сейчас! Вот один какой-нибудь растяпа-судья не обдумав ляпнул приговор, и дело с концом – человек ни за что страдает. А сколько у нас еще таких судей?
Наконец, нас вызвали. Зачитали приговор, в котором написано, что решение районного суда надо отменить, обвиняемую Ф. Г. Суровцеву считать оправданной, из-под стражи освободить. Наша взяла! Вот так нужно бы с самого начала сделать!
Позвонив брату Саше и сообщив ему сию радостную весть, мы с Пашей возвратились в Гродеково, где также обрадовали всех этим известием. Мать никак не могла поверить в освобождение. Ее и не собирались освобождать после нашего сообщения, а ожидали когда придет бумага из областного суда, который из Ворошилова отправили по почте. Документ пришел через три дня. После этого мать освободили. Таким образом, она просидела в «красном уголке» отделения милиции около 6 дней.
Август 1940 г.
Встреча с малой родиной
Какое радостное чувство было у меня в тот день, когда я из Ворошилова (Уссурийска) сел в поезд и поехал домой! Я восхищался всей природой, всей местностью, которую я видел два года тому назад и которую я изучил, как говорят, как свои пять пальцев.
Проезжая каждую станцию, каждый разъезд, я видел в них что-нибудь новое и радовался, что мы растем, что наш Советский Союз занят строительством. Но вот подъезжаю к своей родине: село Барано-Оренбургское.
И что же я вижу!? Все село развалилось: дворы разгорожены, дома, стоящие уже как избушки на куриных ножках, постарели. В общем – родное село, в котором я родился и прожил восемнадцать лет, на меня подействовало удручающе. Не понравилось оно мне. То же самое было и с Гродеково, где я сейчас и живу. Здесь тоже ничего нового не прибавилось. Те же самые дома с почерневшими от старости крышами, с обвалившейся штукатуркой. У одного дома так же, как и два года тому назад, свиньи откопали землю под углом, и бревна находятся на весу, угол выпятился, словно дом стоит на обвалившемся берегу. Облетевшая штукатурка и обрешетка, сделанная для поддержки глины и прибитая к стене, дают жилищу вид оскалившего зубы страшного чудовища.
«…Но я немного увлекся, необходимо вернуться назад к моменту моего въезда на станцию Гродеково. Во время прохода поезда мимо багажного склада меня окликнул Петя, мой племянник. Конечно, я его сразу не узнал: у него так изменился голос, что он был похож на взрослого мужчину. Правда, ему сейчас восемнадцать лет, а когда я уезжал, он был гораздо меньше ростом и было-то ему всего шестнадцать лет: я его тогда считал за малыша! Таким образом, после этого оклика и после того, как я увидел восемнадцатилетнего юношу, у меня невольно подступил комок к горлу.
Когда я вышел из вагона и стал подходить к пропускному пункту, то я вначале увидел мать и всю остальную родню. Правда из взрослых была только старшая сестра, зато племянники были все без исключения. Увидев меня, мать кинулась к заборчику, дабы поздороваться со мной. Вначале я не хотел подходить к ней целоваться, чтобы не растрогаться самому. Но как же не подойдешь и не поцелуешься с матерью, если не виделся с ней два года! Мать, видимо, тоже терпела, чтобы не заплакать, но не выдержала при поцелуе со мной. Я-то все-таки крепился, потому что публики было очень много. Тем более, я был в форме рядового красноармейца.
Пришел домой, а тут братья мои сбрасывают сено. Старшего брата, Гришу, я узнал сразу, и он нисколько не изменился, а младший братишка, Саня, изменился очень сильно в лучшую сторону. Ему сейчас двадцать лет, поэтому он, как говорится, в полном расцвете здоровья и красоты».
19 сентября 1937 г.
Материнское сердце
«Сестра моя, Анна Игнатьевна (род. в 1898 году) замуж вышла в 1916 или 1917 году за Василия Киселёва, который сейчас арестован по неизвестной причине и осужден, по предположениям некоторых, на десять лет. Причина его ареста, по-моему, ясна: человек от старого уклада, бывший крестьянин, постоянно стремился жить зажиточно. Правда, у него ничего не выходило, но все-таки он к этому стремился. Возможно, что он был не доволен советской властью из-за того, что она раскулачивала кулаков, из-за того, что она арестовала попа (тоже, очевидно, был враг народа), из-за того, что он, Василий Киселев, распродал свое хозяйство, боясь, что его тоже раскулачат, и поступил плотником на железную дорогу.
Дело в том, что Аня после ареста Василия предполагала, что ее могут выселить с Дальнего Востока, как выселили почти 50% гражданского населения, живущего в поселке Гродеково.
Истинной причины выселения граждан с Дальнего Востока никто не знает: кто говорит, что выселяют тех людей, у которых есть в семье человек, осужденный по пятьдесят восьмой статье Уголовного кодекса РСФСР, кто говорит, что выселяют «сомнительных» и «ненадежных», а кто говорит, что будут выселять всех коренных жителей Дальнего Востока. Кому из этих «двухламповых приёмников» верить, я не знаю, однако выселение продолжается и сейчас.
Когда я уезжал из Гродеково, где проводил отпуск в тридцать восьмом году, то мне сообщили кем-то пущенный слух о том, что наметили выслать из Гродеково девяносто семей. Фамилии этих семей никому не были известны, и, следовательно, о сестре никто не мог и думать, что она попала в их число.
Правда, ее уволили с работы по сокращению штатов. Она работала в пропускном пункте уборщицей. Пропускной пункт – где проверяются документы приезжающих и уезжающих. Находится в ведении Гродековского погранотряда имени Л. М. Кагановича».
«Сестра, Анна Игнатьевна с семьей уехала в город Белев, где находится и по настоящее время. Сюда же приехал и я провести свой двухмесячный отпуск. Вскоре в гости к Анне приехали моя мать и сестра Надя с двухлетним сыном Юрой.
В дороге Юра заразился корью и по истечении десяти дней заболел и слег в постель. И удивительно спокойный малый: за эти 12 дней он хоть бы раз заплакал от своей болезни! Мать его больше плачет, чем он. Как говорят врачи, получилось осложнение на легкие вследствие того, что корь застудили. Поэтому его положили в ж/д больницу, там же находится и Надя, которая, кстати сказать, тоже больна.
Из дневника, 15 августа 1939 г.
Сейчас, когда прошло уже четыре месяца с тех пор как я записал в дневник августовские события, перечитал написанное, и сразу передо мной представились опять те печальные дни, когда болел Юра. События тогда развивались так.
17-го августа 1939 г. я посетил больницу и справился о здоровье Юры у Нади. Она мне сказала, что Юре стало легче, но он выглядит очень плохо. Надя говорила мне со слезами на глазах, похудевшая и измученная заботами о своем любимом сыне. Все-таки, после такого ее сообщения у меня появилась, хоть и слабая, но надежда на выздоровление Юры, и я пошел домой обрадовать родных этой надеждой.
На другой день, 18-го августа, был день рождения Юры, и мы все искренне горевали о его болезни и о том, что не можем его сейчас поздравлять и таскать за уши, чтобы быстрее рос…
К полудню все домашние разошлись, вдруг в двери кто-то очень сильно и бесцеремонно застучал. Это была моя сестра, Надя, которую под руку держала какая-то незнакомая женщина. Лицо у Нади так было искажено душевной болью, что я ее не узнал. При виде нее у меня невольно вырвалось восклицание:
- Как?.. Умер?
- Умер, Андрюшенька, братец ты мой, не стало моего милого Юрочки, - запричитала Надя, еле передвигая ноги и опираясь всем своим выболевшим телом на мою руку.
И с этого момента начались сцены одна другой мрачнее и ужаснее: ничего подобного я в своей жизни не видал. Надя не могла посидеть или полежать спокойно ни одной минуты. Она все время вспоминала своего любимого сына, ломала себе руки, рвала волосы в припадке бессильного гнева на свою судьбу, на жизнь.
Как она теперь покажет свои глаза там, дома, где все любили Юру и где ожидают с нетерпеньем его возвращения, чтобы опять поиграть с ним, поносить его на руках, посмотреть его улыбку, какой нет ни у кого из сверстников… А как он жалел ее, когда она, склонившись над кроваткой, где он лежал, метаясь в жару, не могла удержать своих слез. Он выговаривал жгучие слова:
- Мама, хватит, не надо...
И чего только Надя не вспоминала, причитая и плача в тот момент!
На другой день мы похоронили Юру на железнодорожном кладбище Белева около дорожки под тенью развесистой березы, которая будет служить ему памятником.
Переживания тех дней глубоко запали в мое сердце. Я в эти дни глубоко изучил сердце матери, потерявшей своего любимого сына, и никогда не забуду свою мать, которая еще больше Нади натерпелась за свою жизнь.
