…Отец мой, Игнатий Сергеевич, был единственным сыном у отца, жил вместе с ним. Про отца я мало знаю, так как мне было всего 8 лет, как его не стало, да и вообще он не любил рассказывать о себе.
Как-то раз мы работали в поле. Не помню, что делали: не то пшеницу жали, не то молотили. И вот мы собрались обедать. Помню, что ели арбузы. Мы все ели одинаково быстро, а Панька не успевал есть, и отец после каждого арбуза откладывал ему оставшийся кусок, а сам начинал резать следующий.
…Вот уж насчет арбузов не было никакой нужды. Помню, когда у нас были бахчи в самой вершине нашей пади. Караулил их «старичишка» Рамодин. Эх! Бывало, приедешь туда – ну прямо усыпано все поле арбузами. А привезут их домой целую телегу и начинают таскать в избу. Накатают так, что половина пола закроют. И начинают ужинать! Наедят этих арбузных корок прямо целый воз! Со стола их не сбрасывают, так на стол прямо и кладут. На столе образуется гора из арбузных корок.
Расскажу, как не стало отца.
…Была темная мартовская ночь 1922 года, только звёзды мерцали на небе, как огоньки свечей. С вечера, как это редко случалось, мой отец, а также и вся наша семья, состоящая из 9 человек, необыкновенно весело поужинали. Помню, что о чём-то поговорили о веселом и легли спать…
Приблизительно около двенадцати часов пришел посыльный из правления и оповестил нас о том, что желающие заработать денег, «могут поехать в подводы». Долго не раздумывая, так как ехать нужно было сейчас же, отец разбудил моего старшего брата Фёдора и сказал, что нужно запрягать лошадей. Фёдор, повинуясь воле отца, без всяких пререканий начал одеваться…
Что было дальше, я помню плохо, скорее всего, я просто заснул. Но по рассказам матери дело происходило так.
- Запрягли лошадей, - рассказывает мать, - все, как водится, подкрепились кое-чем, набрали с собой продуктов на дорогу, сели каждый на свою подводу. Я им открыла ворота. Отец ваш выехал первым и как раз в самых воротах уронил вожжи. Они как-то угодили в колесо и запутались там.
- Этим, наверное, Господь задерживал его, - заключала мать и вытирала навернувшиеся на глаза слезы.
Когда наши подводчики приехали в Гродеково, остановились у мельницы. Был как раз какой-то заморозок, хотя дело было в марте. Поскольку стоять под открытым небом было холодно, Акуленко предложил:
- Кто пойдет со мной за японцами? Что мы мерзнуть будем здесь?!
Никто из подводчиков не согласился с ним пойти. Тогда он стал просить моего отца, чтобы тот пошел с ним, но отец не соглашался. Акуленко же, будучи человеком весьма здоровым, протащил отца шагов 200, тогда он согласился с ним пойти. Когда же они повстречались с японцами, то те их остановили, как подозрительных большевиков. Японцы вернули их и, доведя до четвертой улицы, расстреляли…
В отца попало две пули. Возле каждого из убитых положили по три заряженных патрона и по две гильзы…
Андрей Суровцев.
2 января 1935 года.
Суд над Фёклой
Случай с матерью, Фёклой Суровцевой, о котором пишет Андрей Суровцев, произошел в августе 1940 года.
Ройнольд Андреевич поясняет: «В Гродеково жили, учились и работали все девять братьев и сестер моего отца Андрея Суровцева. Мой отец в 26 лет, будучи студентом Новосибирского НИВИТа, приехал на каникулы к маме в Гродеково. К сожалению, в дневнике отсутствует несколько страниц, рассказывающих о предыстории гродековских каникул отца…»
Фекла Григорьевна Суровцева.
…Она все-таки бросила работать за десять дней до моего приезда, очевидно, желая подготовиться к моему приезду и, наконец, исполнить мое желание. Но на беду как раз в это время вышел Указ об осуждении лиц, совершивших прогулы и отказавшихся от работы.
И вот, в одно «прекрасное» время пришла матери повестка о явке в нарсуд. Ни я, ни тем более мать не были к этому подготовлены. Да, собственно говоря, я не придал этому серьезного значения, так как мать – человек нетрудоспособный, да и поступала она на работу временно – в качестве сезонного рабочего.
Придя в суд, я обнаружил, что судьи нет, представителя от хозяйственника тоже нет. Будучи уверенным в том, что мать не осудят, я добился вызова судьи и представителя от почты. И суд начался. Представитель абсолютно не настаивал на осуждении гражданки Фёклы Суровцевой, 64 лет, ранее не судимой и т.д. Он был против отдачи под суд старухи, которая неспособна к физическому труду и которая пошла работать из милости, так как начальник почты настойчиво просил ее временно заменить отсутствующего работника.
Но вот судья окончил допрос и ушел со своим секретарем писать приговор. В это время я сидел и думал: что же он может ей присудить? По закону как будто за отказ от работы дают принудительную работу, а мать – нетрудоспособна, следовательно, заставить ее работать они не смогут, остается два решения: или оправдать, или присудить уплату штрафа, но при последнем решении она обязана опять работать, а раз она не может работать, значит остается одно – первое решение.
Вышел судья, попросил нас встать и стал читать приговор: «Именем того-то и того-то гражданку такую-то за то-то и за то-то народный суд в составе того-то и того-то приговорил: к тюремному заключению сроком на один месяц».
Каково же было мое удивление, каково огорчение! Затем судья позвонил в милицию, чтобы прислали человека за осужденной. Гнев переполнил все мое существо, я с яростью напустился на судью. Я доказывал несправедливость осуждения и с искаженным от гнева лицом приближался к судье, а он пятился к стене.
Но тут мать вывела меня из этого состояния. Бедная старушка, она никак в начале не могла осмыслить то, что случилось. Она думала, вернее, она ничего не думала. Ведь она не сделала никакого преступления, она же больна, она физически не может работать. Но вдруг она поняла, что сейчас придет милиционер, ее возьмут и посадят в тюрьму и даже не дадут сходить домой, чтобы проститься с внучатами. Когда она услышала слово «проститься», ее, как молнией, осенила мысль, что, если она просидит в тюрьме один месяц, то я к тому времени уеду, меня она дома не застанет. Она поняла, что тюрьма и разлука со мной ее доконают и она умрет, света вольного уже не увидит. Ей, видно, представилась одиночная камера, где голые стены и окно с решеткой давят ее, не с кем поговорить целый месяц. И придется сидеть и думать и коротать дни и ночи напролет, без сна, без постели, ей, старухе в 64 года. В общем, ей представился весь тюремный кошмар. Она с причитаниями и воплями упала мне на грудь, покрывая меня поцелуями, умоляя меня спасти ее от этой напасти, от этой пытки, которую ей пришлось претерпеть на старости лет.
Каково же было мое положение?! Как должен чувствовать себя человек, когда родная, любимая мать на груди любимого сына просит и умоляет его спасти ее от надвигающейся опасности.
- Мама, родная моя, клянусь тебе, что не буду я жить на свете, если ты хоть одну минуту будешь сидеть в тюрьме! – так сказал сын своей матери.
На этом сцена была прервана появлением милиционера, который предложил матери следовать за ним. Я бегом побежал в милицию, разыскал начальника, и попросил его отдать мать … на поруки. Но этого мне не разрешили сделать, но пошли мне на уступки и не стали сажать мать в камеру, а оставили ее в «красном уголке», где постоянно были люди в самом веселом настроении, так что мать на этот раз избежала одиночной камеры.
Но какова будет ее дальнейшая судьба? Она уже сейчас сдала и выглядит постаревшей на целых 10 лет… Кое-как ее успокоив, я было собрался уходить, но тут появился брат Павел. Каким-то образом слух об осуждении мамы дошел до дома, где поднялся невообразимый переполох!
Павел прибежал в милицию бледный, как стена, с трясущимися губами, и вообще у него был вид больного, которого только что упустили санитары из сумасшедшего дома. Прибежав в милицию в таком виде, он начал ругать всех без исключения, причем крыл матом, как сапожник, и, в довершение всего, начал рвать на себе рубашку. В милиции подумали, что он пьян, и хотели арестовать его, но я кое-как отбил его и увел домой.
Бедная мама! Она понимала, что сыновья о ней сильно беспокоятся, но не могла успокоиться, так как видела, что Павел в нервном состоянии не только не поможет ей, а наоборот, навлечет на себя беду. И она опять залилась горькими слезами, но уже больше беспокоясь о сыне, чем о себе – таково сердце матери.
Я предпринял несколько попыток взять мать на поруки, причем мне пришлось поговорить на эту тему со всей верхушкой района: с председателем райисполкома, секретарями райкомов партии и комсомола, с начальником районной милиции и даже с редактором газеты. Я убедился, что мать не только не отдадут на поруки, но заставят отсидеть в тюрьме ровно месяц. Это подтвердил и областной прокурор, он спокойно по телефону мне заявил:
- Что ж, придется ей отсидеть месяц.
Фото из семейного архива Суровцевых.
На снимве вверху: Возле отчего дома. п. Пограничный, ул. Красноармейская, 16. Фото 1962 г.
Продолжение следует.
